— А ты почему такой ловкий, э? — поинтересовался наконец командир «духов», просканировав взглядом мою персону. — Ты почему такой загорелый и стриженый? Э? Ты офицер, да?
На что я тут же, не моргнув глазом, соврал:
— Да какой, в задницу, офицер! Пастух я, бляха, — коров пасу в Ипатово. Тифом токмо что переболел — вот оттого и лысый.
— А откуда ты про газават знаешь? — подозрительно прищурился командир боевиков. — Про знамя пророка, э? Ты для пастуха что — то больно шустрый…
— Дык, телевизер смотрю постоянно, у мине с собой портативный. Насмотрелся про вас — все передачи только и говорят про Чечню… — робко стал оправдываться я и шмыгнул жалостно носом. — А потом, опять же газеты, там, журналы…
— Ну-ка, покажи документы, — прервал меня лентоносец, и я с тревогой отметил, что он переключил внимание на мою супругу, вцепился масленым взглядом в Светкины коленки, так неосмотрительно выставленные на всеобщее обозрение из-за задирания юбки в процессе обыска.
— Юбку одерни, дура! — злобно прошипел я, скривив рот набок. — Заправься, я сказал! — И объяснил здоровенному:
— А нету у мине документов. На че их мине с собой таскать? Вона, жена у мине пилепсией страдает. Дык, везу в Минводы к знахарю, тама травник есть — Ерофеев. Слыхал поди, а?
— Нету документов, говоришь? — переспросил боевик и недоверчиво мазанул взглядом по карманам моей куртки.
— Ага, нету, — подтвердил я и этак простецки предложил:
— Да ты позвони в Ипатово, спроси Антона-пастуха — тама миня каждая собака знает!
— Эпилепсия, говоришь, — пробормотал «чех». — Ниче себе эпилепсия! — и опять уставился на Светку, как кот на банку со сметаной. Я внутренне взвыл от отчаяния и от всей души пожалел, что автобус выдерживает расписание. Вот, надо же, а! Ведь задержись мы на полчаса — и были бы сейчас полноценные сумерки, при которых не то что коленки — хрен очертания фигуры различишь!
— Эпилепсия! — хмыкнул лентоносец и отошел, буркнув что-то живчику — я не расслышал. Живчик закивал головой, потер ладони и двинулся обыскивать других пассажиров, проигнорировав мою персону.
Дурное предчувствие кольнуло мою легкоранимую душу, и обожгло изнутри ощущение надвигающейся беды.
— Света, — прошептал я, обращаясь к жене, — ты волосы поаккуратнее заколи, ну чтобы не рассыпались. И приволакивай ногу, когда передвигаться будешь, головкой тряси, как будто эпилептичка. Ясно?
— Ага, — покорно ответила жена. — Постараюсь, — и вцепилась в мою руку. — Ты только не уходи никуда, ладно? Не бросай меня с этими…
— Господи, да куда я уйду? — Я раздраженно потискал ее вспотевшую ладошку и тяжело вздохнул: моя капризная супруга — страшная трусиха и паникерша. Она моментально впадает в прострацию и перестает рационально соображать, стоит какой-нибудь бабке в очереди за хлебом крикнуть на нее, а уж тут…
Процесс экспроприации длился минут двадцать — пока бандиты проводили ревизию вещей и обыскивали пассажиров, сумерки окончательно загустели, и очертания предметов стали недостаточно хорошо различимы. Я слегка приободрился — авось в суматохе и спешке как-нибудь пронесет.
Закончив свои дела, «духи» начали загонять пассажиров в автобус — я обхватил Светлану за талию и крепко прижал к себе, еще раз напомнив:
— Приволакивай ножку, приволакивай! — хотя видел, что она совершенно ничего не соображает и вот-вот грохнется в обморок.
Какой-то пацан метрах в двух от нас внезапно откуда-то извлек не удостоившийся экспроприации «Полароид» и, направив его в сторону основной группы боевиков, грузивших экспроприированные вещи в «Уралы», полыхнул вспышкой. «Идиот! — подумал я. — Прибьют ненароком!» Находившийся неподалеку боевик, подталкивающий пассажиров, отреагировал мгновенно: растолкав толпу, он залепил пацану смачную оплеуху, вырвал у него «Полароид» и с размаху хлобыстнул его о борт автобуса.
— Шпион, бля! — возмущенно высказался боевик. — Я тебе пофотографирую, сучонок! — И тут же залепил еще одну оплеуху — какому-то пожилому дядьке, который возмущенно вскинулся: дескать, нельзя детей обижать! — Я вас, уроды, всех бы поубивал! — заявил «дух» и скрежетнул зубами. — Ухххх, скоты, бля…
Когда две трети пассажиров уже погрузились в автобус, к оставшимся вдруг подскочили несколько «чехов» и, выдернув из толпы двух девчонок лет 17–18, сноровисто потащили их к «Уралам». По толпе пробежал возмущенный ропот. Какой-то дородный мужик выскочил из общей массы и бросился вслед за девчонками, ругаясь и размахивая руками, но тут же получил прикладом в лоб и рухнул пластом на землю.
— Не дергаться! — заорал командир боевиков. — Мы установим их личности и высадим в ближайшей деревне!
Я болезненно напрягся и вспотел — знаем мы ваши проверки, скоты! Вот уроды-то, ну уроды… Если рассуждать отвлеченно, девчонки сами спровоцировали «духов» — я еще при посадке в пункте отправления обратил внимание на эту парочку: они сидели вместе и лукаво постреливали глазенками на всех подряд мужиков, перехихикивались-перешептывались, этакий воплощенный секс в шортиках и блузках без лифчиков. Это если рассуждать отвлеченно…
— Довьщелывались, идиотки, — прошептал я и еще крепче прижал к себе Светлану, немного прибавив в движении, чтобы в плотном потоке побыстрее проскочить в дверь автобуса. До спасительной двери осталось двое пассажиров. Один. Вот Светка ставит ногу на подножку, и я чувствую, что сердце мое от напряжения сейчас разорвется на куски. Командир боевиков, стоящий возле самой двери, отводит взгляд — в полумраке он нас не рассмотрел. Кроме того, именно в этот момент к нему подошел один из «духов» и по-чеченски спросил: